Sri Aurobindo

Шри Ауробиндо

Ilion

Илион

An Epic in Quantitative Hexameters

Эпос на гекзаметре

Перевод Горячева Игоря

2009

Ауровиль

Book One. The Book of the Herald

Книга 1. Книга Глашатая

Dawn in her journey eternal compelling the labour of mortals,

Рассвет, в своем путешествии вечном, принуждая к земным деяниям смертных,

Dawn the beginner of things with the night for their rest or their ending,

Рассвет – начало вещей, вслед за ночью, что служит их отдыху и их завершению,

Pallid and bright-lipped arrived from the mists and the chill of the Euxine.

Бледный и яркогубый возник из туманов и прохлады Понта Эвксинского[1].

Earth in the dawn-fire delivered from starry and shadowy vastness

Земля в утреннем зареве освободилась от звездной и сумрачной беспредельности,

Woke to the wonder of life and its passion and sorrow and beauty,

Пробуждаясь к чуду жизни, к ее страсти, красоте и печали,

All on her bosom sustaining, the patient compassionate Mother.

Поддерживая все на своей груди,  как терпеливая сострадательная Мать.

Out of the formless vision of Night with its look on things hidden

Из бесформенного виденья ночи, что взирает на скрытые вещи,

Given to the gaze of the azure she lay in her garment of greenness,

Пред взором лазури, она простерлась в зеленых одеждах,

Wearing light on her brow. In the dawn-ray lofty and voiceless

Неся свет на своем челе. В утренних лучах высокая и безмолвная

Ida climbed with her god-haunted peaks into diamond lustres ,

Ида[2] восходила своими исхоженными богами вершинами в сверкающие великолепия,

Ida first of the hills with the ranges silent beyond her

Ида – первая среди гор, с простершимися над нею безмолвиями,

Watching the dawn in their giant companies, as since the ages

Созерцая рассвет в их великих компаниях, так же как

First began they had watched her, upbearing Time on their summits.

С самых первых эпох, они созерцали ее , неся Время на своих вершинах.

Troas cold on her plain awaited the boon of the sunshine.

Прохладные равнины Троады[3] ожидали благословения солнечного света.

There, like a hope through an emerald dream sole-pacing for ever,

Там, подобно надежде, что одиноко и вечно бежит чрез изумрудную грезу,

Stealing to wideness beyond, crept Simois lame in his currents,

Пробираясь украдкой к запредельному простору, Симоис[4] тек, слабый в своем течении,

Guiding his argent thread mid the green of the reeds and the grasses.

Серебряной нитью среди зелени тростника и трав.

Headlong, impatient of Space and its boundaries, Time and its slowness,

Бурный, презревший пределы Пространства и неторопливый ход Времени,

Xanthus clamoured aloud as he ran to the far-surging waters,

Ксант[5] громко шумел, направляясь к далеким волнам морского прибоя,

Joining his call to the many-voiced roar of the mighty Aegean,

Присоединяя свой зов к многоголосому реву могучего Эгейского моря,

Answering Ocean's limitless cry like a whelp to its parent.

Отвечая безграничному призыву Океана как детеныш зову родителя.

Forests looked up through their rifts, the ravines grew aware of their shadows.

Леса взирали ввысь через расселины, ущелья начали осознавать свои тени.

Closer now gliding glimmered the golden feet of the goddess.

Приблизилось теперь сверкающее скольженье золотых ног богини.

Over the hills and the headlands spreading her garment of splendour,

Простирая над холмами и мысами свои великолепные одежды,

Fateful she came with her eyes impartial looking on all things,

Роковая, она пришла, взирая бесстрастным взглядом на все вещи,

Bringer to man of the day of his fortune and day of his downfall.

Неся человеку день его счастливой судьбы и день его гибели.

Full of her luminous errand, careless of eve and its weeping,

Исполненная своей сияющей миссией, не заботясь о вечере и его плаче (слезах),

Fateful she paused unconcerned above Ilion's mysteried greatness,

Роковая, она остановилась на миг, беспечная, над мистическим величием Илиона[6],

Domes like shimmering tongues of the crystal flames of the morning,

Над величественными зданиями, мерцающими языками хрустальных огней утра,

Opalesque rhythm-line of tower-tops, notes of the lyre of the sun-god.

Над опаловым ритмичным рядом верхушек башен, подобных нотам лиры бога солнца.

High over all that a nation had built and its love and its laughter,

Высоко над всем, что построил этот народ, над его любовью и его смехом,

Lighting the last time highway and homestead, market and temple,

Освещая последний раз дорогу и дома, рынок и храм,

Looking on men who must die and women destined to sorrow,

Взирая на мужчин, которым суждено умереть и на женщин, обреченных страдать,

Looking on beauty fire must lay low and the sickle of slaughter,

Взирая на красоту, которую должны поглотить огонь и серп кровопролития,

Fateful she lifted the doom-scroll red with the script of the Immortals,

Судьбоносная, она подняла роковой свиток, красный от строчек Бессмертных,

Deep in the invisible air that folds in the race and its morrows

И глубоко в незримый воздух, что направляет течение жизни и ее грядущие дни,

Fixed it, and passed on smiling the smile of the griefless and deathless, –

Вложила его, и прошла, улыбаясь безгорестной и бессмертной улыбкой,

Dealers of death though death they know not, who in the morning

Вестники смерти, сами не подвластные смерти, те, кто утром

Scatter the seed of the event for the reaping ready at nightfall.

Сеет семя события, чтобы собрать урожай с наступлением сумерек ночи.

Over the brooding of plains and the agelong trance of the summits

Над созерцанием равнин и вековечного транса вершин

Out of the sun and its spaces she came, pausing tranquil and fatal,

Из солнца и его пространств она пришла, и остановилась на миг, безмятежная и смертоносная,

And, at a distance followed by the golden herds of the sun-god,

А вдали за ней следовали золотые стада бога солнца,

Carried the burden of Light and its riddle and danger to Hellas.

Неся бремя Света и свою загадку, и опасность Элладе.

Even as fleets on a chariot divine through the gold streets of ether,

Когда мчится божественная колесница по золотым дорогам эфира,

Swiftly when Life fleets, invisibly changing the arc of the soul-drift,

Тогда Жизнь ускоряет свой ход, незримо меняя свое направление в душе человека,

And, with the choice that has chanced or the fate man has called and now suffers

И, с выбором, что он совершает иль роком, который он призвал в свою жизнь и ныне страдает,

Weighted, the moment travels driving the past towards the future,

Отягощенный им, мгновение проходит, неся прошлое в направлении будущего,

Only its face and its feet are seen, not the burden it carries.

Только его лицо и ноги видны, но не бремя, которое оно несет с собою.

Weight of the event and its surface we bear, but the meaning is hidden.

Бремя события и его поверхность мы выносим, но его смысл  остается от нас скрыт.

Earth sees not; life's clamour deafens the ear of the spirit:

Земля не видит; грохот жизни заглушает ухо духа:

Man knows not; least knows the messenger chosen for the summons.

Человек не знает; еще меньше знает посланец, избранный в качестве вестника.

Only he listens to the voice of his thoughts, his heart's ignorant whisper,

Он слышит только голос своих мыслей, невежественный шепот своего сердца,

Whistle of winds in the tree-tops of Time and the rustle of Nature.

Свист ветров на верхушках деревьев Времени и шорохи Природы.

Now too the messenger hastened driving the car of the errand:

И теперь также посланец спешил, управляя колесницей своей миссии:

Even while dawn was a gleam in the east, he had cried to his coursers. 

Пока рассвет занимался на востоке, он криками погонял своих скакунов.

Half yet awake in light's turrets started the scouts of the morning

Полупробудившись в башенках света, вздрогнули утренние дозорные,

Hearing the jar of the wheels and the throb of the hooves' exultation,

Услышав лязг колес и топот возбужденных копыт,

Hooves of the horses of Greece as they galloped to Phrygian Troya.

Копыт греческих лошадей, скачущих во весь опор к фригийской Трое.

Proudly they trampled through Xanthus thwarting the foam of his anger,

Гордо они переправились через Ксант, рассекая пену его гнева,

Whinnying high as in scorn crossed Simois' tangled currents,

Громко заржали, словно в презрении, пересекая сплетающиеся потоки Симоиса,

Xanthus' reed-girdled twin, the gentle and sluggard river.

Заросшего тростником близнеца Ксанта, мягкой и ленивой реки.

One and unarmed in the car was the driver; grey was he, shrunken,

Один и не вооруженный в колеснице был возница; седой, с лицом, испещренным морщинами,

Worn with his decades. To Pergama cinctured with strength Cyclopean

Изнуренный своими годами. К Пергаму[7], опоясанному  циклопическим могуществом[8],

Old and alone he arrived, insignificant, feeblest of mortals,

Старый и одинокий он прибыл, ничтожный, слабейший из смертных,

Carrying Fate in his helpless hands and the doom of an empire.

Неся в своих беспомощных руках Рок и судьбу империи.

Ilion, couchant, saw him arrive from the sea and the darkness.

Илион, еще дремлющий, увидел, как он приближается со стороны моря, из тьмы.

Heard mid the faint slow stirrings of life in the sleep of the city,

Услышав среди слабых, медленных шевелений жизни во сне города,

Rapid there neared a running of feet, and the cry of the summons

Быстро приближающийся звук копыт и крик призывов,

Beat round the doors that guarded the domes of the splendour of Priam.

И стук во врата, стерегущие великолепные дворцы Приама[9].

“Wardens charged with the night, ye who stand in Laomedon's gateway,

"Стражи, бдящие в ночи, вы, стоящие у врат Лаомедонта[10],

Waken the Ilian kings. Talthybius, herald of Argos,

Разбудите троянских царей. Талфибий[11], глашатай Аргоса[12],

Parleying stands at the portals of Troy in the grey of the dawning.”

Взывает к вам, стоя у ворот Трои в этом сером рассвете".

High and insistent the call. In the dimness and hush of his chamber

Громок и настойчив был призыв. В сумраке и тиши своих покоев,

Charioted far in his dreams amid visions of glory and terror,

Далеко унесенный в своих снах и видениях, великолепных и ужасных,

Scenes of a vivider world, – though blurred and deformed in the brain-cells,

Захваченный сценами более яркого мира, – хотя размытыми и искаженными в клетках мозга,

Vague and inconsequent, there full of colour and beauty and greatness, –

Смутными и непоследовательными, полными цвета, красоты и величия, –

Suddenly drawn by the pull of the conscious thread of the earth-bond

Внезапно привлеченный притяжением сознательной нити земных уз

And of the needs of Time and the travail assigned in the transience

И нуждами Времени, и работой, назначенной судьбой в быстротечном существовании,

Warned by his body, Deiphobus, reached in that splendid remoteness,

Предупрежденный своим телом, Деифоб[13] был застигнут в этих великолепных отдаленных сферах,

Touched through the nerve-ways of life that branch to the brain of the dreamer,

Потревоженный через нервные волокна жизни, что, ветвясь, бегут к мозгу спящего,

Heard the terrestrial call and slumber startled receded

И услышал земной призыв и его сон встрепенулся, отступая,

Sliding like dew from the mane of a lion. Reluctant he travelled

Скользнув как капелька росы с гривы льва. Неохотно он возвращался

Back from the light of the fields beyond death, from the wonderful kingdoms

Назад из полей, окутанных неземным светом, что простерлись по ту сторону смерти, из чудесных царств,

Where he had wandered a soul among souls in the countries beyond us,

Где он бродил как душа среди душ в странах, запредельных нам,

Free from the toil and incertitude, free from the struggle and danger:

Свободный от труда и неопределенности, свободный от борьбы и опасности:

Now, compelled, he returned from the respite given to the time-born,

Теперь, принужденный, он возвращался назад от этой передышки, что дается рожденным во времени,

Called to the strife and the wounds of the earth and the burden of daylight.

Призванный к борьбе и ранам земли, и бремени земного дня.

He from the carven couch upreared his giant stature

Он поднялся во весь свой гигантский рост с мраморного ложа,

Haste-spurred he laved his eyes and regained earth's memories, haste-spurred

Спешно омыл глаза и к нему вернулась память о земных делах, спешно

Donning apparel and armour strode through the town of his fathers ,

Он облачился в одежды и доспехи, и направился через город своих предков,

Watched by her gods on his way to his fate, towards Pergama's portals.

Под взором его богов на пути к своей судьбе, к вратам Пергама[14].

Nine long years had passed and the tenth now was wearily ending,

Девять лет прошло и теперь десятый год уже устало заканчивался,

Years of the wrath of the gods, and the leaguer still threatened the ramparts

Годы гнева богов, но осадный лагерь (греков) все еще угрожал могучим  стенам Трои,

Since through a tranquil morn the ships came past Tenedos sailing

С того безмятежного утра, когда корабли, раздувая паруса, прошли мимо Тенедоса[15]

And the first Argive fell slain as he leaped on the Phrygian beaches;

И первый аргивянин пал сраженным насмерть, едва спрыгнув на фригийский[16] берег;

Still the assailants attacked, still fought back the stubborn defenders.

Все еще атаковали нападающие и все еще отбивали их атаки упрямые защитники.

When the reward is withheld and endlessly lengthens the labour,

Когда награды приходится ждать слишком долго и бесконечно тянется тяжкий труд,

Weary of fruitless toil grows the transient heart of the mortal.

Усталость от бесплодных усилий поднимается в недолговечном сердце смертного.

Weary of battle the invaders warring hearthless and homeless

Устав от битвы, захватчики, лишенные домашнего очага и родного дома,

Prayed to the gods for release and return to the land of their fathers:

Молили богов об освобождении и о возвращении в землю своих отцов:

Weary of battle the Phrygians beset in their beautiful city

Устав от битвы фригийцы[17], осажденные в своем прекрасном городе,

Prayed to the gods for an end of the danger and mortal encounter.

Молили богов об окончании этой опасности и смертельной схватки.

Long had the high-beached ships forgotten their measureless ocean.

Давно вытащенные на берег, греческие корабли забыли о безграничном океане.

Greece seemed old and strange to her children camped on the beaches,

Греция казалась далекой и чужой ее детям, что разбили на побережье свой огромный лагерь,

Old like a life long past one remembers hardly believing

Давней, как жизнь далекого прошлого, которое вспоминаешь едва в него веря,

But as a dream that has happened, but as the tale of another.

Как сон, который случился когда-то, как история, рассказанная кем-то другим.

Time with his tardy touch and Nature changing our substance

Время, своим неспешным прикосновением и Природа, меняющая нашу субстанцию,

Slowly had dimmed the faces loved and the scenes once cherished:

Постепенно затуманили любимые лица и сцены, когда-то милые сердцу:

Yet was the dream still dear to them longing for wife and for children,

И все же это был сон, все еще дорогой им, тоскующим по своим женам и детям,

Longing for hearth and glebe in the far-off valleys of Hellas.

Тоскующим по очагу и родным пашням в далеких долинах Эллады.

Always like waves that swallow the shingles, lapsing, returning,

Все время, словно волны, что набегают на каменистый берег и вновь откатываются, возвращаясь,

Tide of the battle, race of the onset relentlessly thundered 

Приливы и отливы битвы, стремительные атаки неумолимо гремели

Over the Phrygian corn-fields. Trojan wrestled with Argive,

Над фригийскими полями. Троянцы сражались с Аргивянами,

Caria, Lycia, Thrace and the war-lord mighty Achaia

С Карией[18], Ликией[19], Фракией[20] и воинственной могучей Ахеей[21],

Joined in the clasp of the fight. Death, panic and wounds and disaster,

Объединившихся в объятиях сражения. Смерть, паника, ранения и несчастье,

Glory of conquest and glory of fall, and the empty hearth-side,

Триумфы победы и героическая смерть, и опустевший домашний очаг,

Weeping and fortitude, terror and hope and the pang of remembrance,

Плач и стойкость, ужас, надежда и боль воспоминания,

Anguish of hearts, the lives of the warriors, the strength of the nations

Мука сердец, жизнь воинов, сила наций

Thrown were like weights into Destiny's scales, but the balance wavered

Были брошены как гири на весы Судьбы, но равновесие все время колебалось,

Pressed by invisible hands. For not only the mortal fighters,

Подчиняясь незримым рукам. Ибо не только смертные воины,

Heroes half divine whose names are like stars in remoteness,

И полубожественные герои, чьи имена были подобны  сияющим в отдалении звездам,

Triumphed and failed and were winds or were weeds on the dance of the surges,

Торжествовали победы и терпели поражения и были ветрами или сорной травой на танце волн,

But from the peaks of Olympus and shimmering summits of Ida

Но с пиков Олимпа и сверкающих вершин Иды,

Gleaming and clanging the gods of the antique ages descended.

Сверкая и бряцая оружием, нисходили сами боги античных веков.

Hidden from human knowledge the brilliant shapes of Immortals

Скрывая себя от людей, сияющие формы Бессмертных

Mingled unseen in the mellay, or sometimes, marvellous, maskless,

Вмешивались незримо в битву, или иногда, чудесные, зримые,

Forms of undying beauty and power that made tremble the heart-strings

Образы неувядающей красоты и силы, заставляющие трепетать сердечные струны,

Parting their deathless secrecy crossed through the borders of vision,

Покидая свою бессмертную тайну, пересекали границы земного видения,

Plain as of old to the demigods out of their glory emerging ,

И, очевидные с древности для полубогов, появлялись из своего великолепия,

Heard by mortal ears and seen by the eyeballs that perish.

Слышимые смертными ушами и видимые тленными глазами.

Mighty they came from their spaces of freedom and sorrowless splendour.

Могучие, они приходили из своих пространств свободы и безгорестного великолепия.

Sea-vast, trailing the azure hem of his clamorous waters,

Широких как море, неся за собою лазурный шлейф своих грохочущих вод,

Blue-lidded , maned with the Night, Poseidon smote for the future,

Синевласый, с гривой Ночи, Посейдон бился за будущее,

Earth-shaker who with his trident releases the coils of the Dragon,

Сотрясатель Земли своим трезубцем высвобождал кольца Дракона,

Freeing the forces unborn that are locked in the caverns of Nature. 

Выпуская на свет нерождённые силы, запертые в кавернах Природы.

Calm and unmoved, upholding the Word that is Fate and the order

Спокойные и неподвижные, поддерживая Слово, в котором Судьба и порядок,

Fixed in the sight of a Will foreknowing and silent and changeless,

Непоколебимые в видении провидящей Воли, молчаливые и неизменные,

Hera sent by Zeus and Athene lifting his aegis

Гера, посланная Зевсом и Афина с его[22] поднятым  щитом,

Guarded the hidden decree. But for Ilion, loud as the surges,

Стерегли скрытый указ. Но в Илионе, громогласно, подобно реву океана,

Ares impetuous called to the fire in men's hearts, and his passion

Яростный Арес[23] взывал к огню в сердцах людей и его страсть

Woke in the shadowy depths the forms of the Titan and demon;

Пробуждала в сумрачных глубинах формы Титана и демона;

Dumb and coerced by the grip of the gods in the abyss of the being,

Немые, удерживаемые хваткой богов в безднах бытия,

Formidable, veiled they sit in the grey subconscient darkness

Ужасные, завуалированные, они сидели в серой подсознательной тьме,

Watching the sleep of the snake-haired Erinnys. Miracled, haloed,

Охраняя сон змееволосых Эриний[24]. Чудесный, окруженный ореолом,

Seer and magician and prophet who beholds what the thought cannot witness,

Провидец, волшебник и пророк, видящий то, чему не может быть свидетелем мысль,

Lifting the godhead within us to more than a human endeavour,

Возвышая божество внутри нас к чему-то большему, чем то, на что способно человеческое усилие,

Slayer and saviour, thinker and mystic, leaped from his sun-peaks

Убийца и спаситель, мыслитель и мистик, Аполлон Дельфийский спустился

Guarding in Ilion the wall of his mysteries Delphic Apollo.

Со своих солнечных пиков в Илион, охраняя стену своих мистерий.

Heaven's strengths divided swayed in the whirl of the Earth-force.

Силы небес разделились, раскачаиваясь в круговороте Земной силы.

All that is born and destroyed is reborn in the sweep of the ages;

Все, что рождено и гибнет, вновь рождается в потоке веков;

Life like a decimal ever recurring repeats the old figure;

Как десятичное число, все время повторяющее прежнюю цифру;

Goal seems there none for the ball that is chased throughout Time by the Fate-teams;

И кажется нет никакой цели для мяча, за которым бегут сквозь время команды Судьбы;

Evil once ended renews and no issue comes out of living:

Зло, однажды заканчиваясь, возобновляется вновь и жизнь не приводит ни к какому результату:

Only an Eye unseen can distinguish the thread of its workings.

Только незримое Око способно различить нить своих работ.

Such seemed the rule of the pastime of Fate on the plains of the Troad;

Таким казался закон времяпрепровождения Судьбы на равнинах Троады;

All went backwards and forwards tossed in the swing of the death-game.

Все раскачивалось вперед и назад на качелях смертельной игры.

Vain was the toil of the heroes, the blood of the mighty was squandered,

Напрасен был тяжкий труд героев, напрасно проливалась кровь могучих воинов,

Spray  as of surf on the cliffs when it moans unappeased, unrequited

Подобно брызгам прибоя на скалах, когда он стонет неудовлетворенный, не получая ответа,

Age after fruitless age. Day hunted the steps of the nightfall; 

Пока сменяют друг друга бесплодные эпохи. День неотступно следовал за ночью;

Joy succeeded to grief; defeat only greatened the vanquished,

Радость сменялась горем; поражение лишь возвеличивало побежденных,

Victory offered an empty delight without guerdon or profit.

Победа одаривала пустым восторгом, не предлагая взамен никакой награды или поживы.

End there was none of the effort and end there was none of the failure.

Не было конца усилиям, и никто не мог в этой битве победить или потерпеть поражение.

Triumph and agony changing hands in a desperate measure

Триумф и агония переходили из рук в руки в отчаянном танце,

Faced and turned as a man and a maiden trampling the grasses

Сталкивались лицом к лицу и кружились как юноша и девушка, топчущие травы,

Face and turn and they laugh in their joy of the dance and each other.

Сходятся и кружатся и смеются в своем наслаждении танцем и друг другом.

These were gods and they trampled  lives. But though Time is immortal,

Таковы были боги и они топтали жизни людей. Но хотя само Время бессмертно,

Mortal his works are and ways and the anguish ends like the rapture.

Смертны его работы и пути, и рано или поздно мука заканчивается, так же как и наслаждение.

Artists of Nature content with their work in the plan of the transience,

Художники Природы, удовлетворенные своей работой в плане быстротечного времени,

Beautiful, deathless, august, the Olympians turned from the carnage,

Прекрасные, бессмертные, царственные Олимпийцы отвернулись от кровавого побоища,

Leaving the battle already decided, leaving the heroes

Покинув уже предрешенную битву, покинув героев,

Slain in their minds, Troy burned, Greece left to her glory and downfall.

Уже убитых в их умах, оставив Трою сожженной, оставив Грецию ее славе и ее падению.

Into their heavens they rose up mighty like eagles ascending

В свои небеса они поднялись, восходя как могучие орлы,

Fanning the world with their wings. As the great to their luminous mansions 

Омахивая мир своими крылами. Так великие, в своих сияющих дворцах,

Turn from the cry and the strife, forgetting the wounded and fallen,

Отворачиваются от крика и борьбы, забывая раненых и падших,

Calm they repose from their toil and incline to the joy of the banquet,

Спокойные они отдыхают от своих тяжких трудов и склоняются к радости пиров,

Watching the feet of the wine-bearers rosily placed on the marble,

Наблюдая как ноги виночерпиев весело ступают по белому мрамору,

Filling their hearts with ease, so they to their sorrowless ether

Наполняя свои сердца легкостью, так они, в свой безгорестный эфир

Passed from the wounded earth and its air that is ploughed with men's anguish;

Ушли от израненной земли и ее воздуха, изборожденного мукой смертного человека;

Calm they reposed and their hearts inclined to the joy and the silence.

Спокойно они предались отдыху и их сердца склонились к радости и безмолвию.

Lifted was the burden laid on our wills by their starry presence:

Убрано было бремя, наложенное на наши воли их звездным присутствием:

Man was restored to his smallness, the world to its inconscient labour.

Человек была возвращен к своей малости, а мир к своему несознательному труду.

Life felt a respite from height, the winds breathed freer delivered;

Жизнь ощутила передышку от этих высот, ветра, выпущенные на волю, вздохнули свободнее;

Light was released from their blaze and the earth was released from their greatness.

Свет был избавлен от их блеска и земля освободилась от гнета их величия.

But their immortal content from the struggle titanic departed.

Но ушел вместе с ними и бессмертный смысл этой титанической битвы.

Vacant the noise of the battle roared like the sea on the shingles;

Пустой шум сражения рокотал как морские волны, набегающие на прибрежную гальку;

Wearily hunted the spears their quarry; strength was disheartened ;

Устало преследовали копьеносцы свою добычу; сила лишилась своей страсти;

Silence increased with the march of the months on the tents of the leaguer.

Молчание нарастало с шествием месяцев над шатрами осадного лагеря.

But not alone on the Achaians the steps of the moments fell heavy;

Но не только на Ахейцев[25] тяжело давила поступь мгновений;

Slowly the shadow deepened on Ilion mighty and scornful:

Постепенно тень сгущалась над могучим, надменным Илионом:

Dragging her days went by; in the rear of the hearts of her people

Медленно тянулись его дни; в потаенных уголках сердец его народа,

Something that knew what they dared not know and the mind would not utter,

Что-то знало то, что они не смели знать и их ум не решался произнести,

Something that smote at her soul of defiance and beauty and laughter,

То, что убивало душу его сопротивления и красоту, и смех,

Darkened the hours. For Doom in her sombre and giant uprising

Затемняя часы. Ибо Рок к ней, мрачный и гигантский,

Neared, assailing the skies: the sense of her lived in all pastimes;

Приблизился, поднимаясь и осаждая небеса ощущением беды: это ощущение жило во всех делах;

Time was pursued by unease and a terror woke in the midnight:

Время, преследуемое тревогой и ужасом, пробудилось в полуночи:

Even the ramparts felt her, stones that the gods had erected.

Даже могучие стены ощущали его, камни, которые возвели боги.

Now no longer she dallied and played, but bounded and hastened,

Теперь оно[26] больше не развлекалось и не играло, но скакало и спешило,

Seeing before her the end and, imagining massacre calmly,

Видя перед собой конец, спокойно воображая массовое побоище,

Laughed and admired the flames and rejoiced in the cry of the captives.

Смеялось и восхищалось пожарами и радовалось крикам пленных.

Under her, dead to the watching immortals, Deiphobus hastened

Под ним, уже погибший для всевидящих бессмертных, Деифоб спешил,

Clanging in arms through the streets of the beautiful insolent  city,

Звеня оружием, через улицы прекрасного гордого города,

Brilliant, a gleaming husk but empty and left by the daemon.

Сверкающей, мерцающей оболочкой, но пустой и покинутой охранительным духом.

Even as a star long extinguished whose light still travels the spaces,

Так давно погаснувшая звезда, чей свет все еще странствует через пространства,

Seen in its form by men, but itself goes phantom-like fleeting

Видна  на земле людям, но сама она уже подобна пустому, несуществующему, темному призраку,

Void and null and dark through the uncaring infinite vastness,

Несущемуся через равнодушные бесконечные пространства,

So now he seemed to the sight that sees all things from the Real.

Таким теперь он казался взору, что видит все вещи из Реального.

Timeless its vision of Time creates the hour by things coming.

Вне времени его видение Времени[27] творит час событий грядущего.

Borne on a force from the past and no more by a power for the future

Несомое силой прошлого, но больше не поддерживаемое силой будущего,

Mighty and bright was his body, but shadowy the shape of his spirit

Могучим и прекрасным было его тело, но смутной форма его духа,

Only an eidolon seemed of the being that had lived in him, fleeting

Казавшаяся лишь призраком того существа, что жило в нем, скользя

Vague like a phantom seen by the dim Acherontian waters.

Подобно неясному призраку у темных вод Ахеронта[28].

But to the guardian towers that watched over Pergama's gateway

К сторожевым башням, стерегущим порталы Пергама,

Out of the waking city Deiphobus swiftly arriving

Из недремлющего города Деифоб быстро приблизился

Called, and swinging back the huge gates slowly, reluctant,

И отдал приказ, и медленно, неохотно открылись огромные врата,

Flung Troy wide to the entering Argive. Ilion's portals

Распахнув Трою широко перед взором въезжающего аргивянина. Раскрылись

Parted admitting her destiny, then with a sullen and iron

Главные порталы Илиона, впуская свою судьбу, затем с печальным, железным

Cry they closed. Mute, staring, grey like a wolf descended

Стоном они закрылись. Безмолвный, озираясь вокруг, седой, как волк, сошел

Old Talthybius, propping his steps on the staff of his errand;

Старый Талфибий с колесницы, опираясь на посох своей миссии;

Feeble his body, but fierce still his glance with the fire within him;

Немощно было его тело, но неистовым огнем пылал его взор;

Speechless and brooding he gazed on the hated and coveted city.

Безмолвно, погруженный в тяжелое раздумье, он созерцал ненавистный и столь желанный город.

Suddenly, seeking heaven with her buildings hewn as for Titans,

В один миг, устремляясь в небеса своими зданиями, вырубленными словно для утех Титанов,

Marvellous, rhythmic, a child of the gods with marble for raiment,

Чудесный, стройный, сложенный словно дитя богов, облаченный в мрамор,

Smiting the vision with harmony, splendid and mighty and golden,

Поражая зрение гармонией, великолепием, могуществом и золотом,

Ilion stood up around him entrenched  in her giant defences.

Илион поднимался вокруг него, огражденный своими могучими укреплениями.

Strength was uplifted on strength and grandeur supported by grandeur;

Могущество возвышалось над могуществом и великолепие поддерживало великолепие;

Beauty lay in her lap. Remote, hieratic and changeless,

Красота покоилась на его сводах. Далекие, священные и неизменные,

Filled with her deeds and her dreams her gods looked out on the Argive,

Дышащие его подвигами и грезами, боги Илиона взирали сверху вниз на Аргивянина, –

Helpless and dumb with his hate as he gazed on her, they too like mortals

Беспомощного и онемевшего от своей ненависти, пока он скользил вокруг пристальным взглядом – и они, так же как смертные,

Knowing their centuries past, not knowing the morrow before them.

Знающие, что их века миновали, не знали, что ожидает их завтра.

Dire were his eyes upon Troya the beautiful, his face like a doom-mask:

Ужасен был его взор, устремленный на прекрасную Трою, его лицо было подобно маске рока:

All Greece gazed in them, hated, admired, grew afraid, grew relentless.

Вся Греция смотрела через них, – ненавидела, восхищалась, страшилась и ожесточалась.

But to the Greek Deiphobus cried and he turned from his passion

Но к греку воззвал Деифоб и тот отвратился от своего душевного смятения,

Fixing his ominous eyes with the god in them straight on the Trojan:

Уставив свой грозный взгляд, пылающий божественным провидением, прямо на троянца:

“Messenger, voice of Achaia, wherefore confronting the daybreak

"Посланец, глашатай Ахеи, зачем на рассвете

Comest thou driving thy car from the sleep of the tents that besiege us?

Ты направил сюда свою колесницу от сонных шатров, осаждающих нас?

Fateful, I deem, was the thought that, conceived in the silence of midnight,

Судьбоносной, полагаю, была мысль, родившаяся в безмолвии ночи,

Raised up thy aged limbs from the couch of their rest in the stillness, –

Что в тишине подняла твои дряхлые члены со своего ложа, –

Thoughts of a mortal but forged by the Will that uses our members

Мысли смертного, но вдохновленные Волей, что использует наши члены,

And of its promptings our speech and our acts are the tools and the image.

Наши речи и действия – лишь инструменты и образ ее намерений.

Oft from the veil and the shadow they leap out like stars in their brightness,

Часто из-за занавеса и тени, они возникают как яркие звезды,

Lights that we think our own, yet they are but tokens and counters,

Как огни, которые мы считаем своими собственными, но все же это не что иное, как знаки и указатели,

Signs of the Forces that flow through us serving a Power that is secret.

Символы Силы, что течет через нас, служа тайному Могуществу.

What in the dawning bringst thou to Troya the mighty and dateless

Что на рассвете принес ты в могучую, древнюю Трою,

Now in the ending of Time, when the gods are weary of struggle?

В этот час, в конце Времен, когда уже сами боги устали от битвы?

Sends Agamemnon challenge or courtesy, Greek, to the Trojans?”

Посылает ли Агамемнон мир или ультиматум троянцам, Грек?

High like the northwind answered the voice of the doom from Achaia:

Высоко, как северный ветер ответил голос рока из Ахеи[29]:

“Trojan Deiphobus, daybreak, silence of night and the evening

"Троянец Деифоб, рассвет, безмолвие ночи и вечер

Sink and arise and even the strong sun rests from his splendour.

Опускаются и поднимаются вновь и даже могучее солнце отдыхает от своего великолепия.

Not for the servant is rest nor Time is his, only his death-pyre.

Но для слуги нет отдыха и Времени, лишь на погребальном костре.

I have not come from the monarch of men or the armoured assembly

Я пришел, посланный не царем народов и не ратным советом,

Held on the wind-swept marge of the thunder and laughter of ocean.

Собравшимся на обдуваемом ветрами побережье грохочущего и хохочущего океана.

One in his singleness greater than kings and multitudes sends me.

Один человек, но в своем одиночестве, более великий, чем цари и множество воинов, послал меня.

I am a voice out of Phthia, I am the will of the Hellene.

Я глашатай Фтии[30], я воля Эллина.

Peace in my right I bring to you, death in my left hand. Trojan,

В моей правой руке я несу вам мир, в моей левой руке – смерть. Троянец,

Proudly receive them, honour the gifts of the mighty Achilles.

С достоинством прими это, отдай честь дарам могучего Ахиллеса.

Death accept, if Ate deceives you and Doom is your lover,

Прими Смерть, если Ате[31] обманет вас и вы возлюбили свою Погибель,

Peace if your fate can turn and the god in you chooses to hearken.

Прими Мир, если ваша судьба еще может повернуться к вам и бог в вас согласится прислушаться.

Full is my heart and my lips are impatient of speech undelivered.

Мое сердце и губы полны нетерпения излиться в речи.

It was not made for the streets or the market, nor to be uttered

Она предназначена не для улиц или рыночных площадей, не для того, чтобы, принижая, произносить ее

Meanly to common ears, but where counsel and majesty harbour

Для ушей простонародья, но для тех мест, где правят совет и величие,

Far from the crowd in the halls of the great and to wisdom and foresight

Далеко от толпы, в залах, где заседают великие, обращая  ее к мудрости и тайному шепоту

Secrecy whispers, there I will speak among Ilion's princes.”

Дальновидности, – там я буду говорить, среди принцев Илиона".

“Envoy,” answered the Laomedontian, “voice of Achilles,

"Посланник, – ответил ему Лаомедонтянин[32], – "голос Ахиллеса,

Vain is the offer of peace that sets out with a threat for its prelude.

Напрасно предложение мира, начинающееся с угрозы как его прелюдии.

Yet will we hear thee. Arise who are fleetest of foot in the gateway, –

И все же мы выслушаем тебя. Пусть поднимется самый быстрейший из стерегущих эти врата, –

Thou, Thrasymachus, haste. Let the domes of the mansion of Ilus

Ты, Трасимах, поспеши. Пусть величественные здания дворца Ила[33]

Wake to the bruit of the Hellene challenge. Summon Aeneas[34].”

Пробудятся на шум вызова, брошенного этим Эллином. Позови Энея".

Even as the word sank back into stillness, doffing his mantle

Не успело затихнуть его слово и опуститься молчание, как сбросив свой плащ,

Started to run at the bidding a swift-footed youth of the Trojans

Стремительно побежал, подчиняясь приказу, быстроногий молодой троянец,

First in the race and the battle, Thrasymachus son of Aretes.

Первый в беге и в битве, Трасимах, сын Арета.

He in the dawn disappeared into swiftness. Deiphobus slowly,

Быстро он исчез в предрассветных сумерках. Медленно Деифоб,

Measuring Fate with his thoughts in the troubled vasts of his spirit,

Измеряя Судьбу своими мыслями в беспокойных просторах духа,

Back through the stir of the city returned to the house of his fathers,

Возвращался назад через суету города, в дом своих предков,

Taming his mighty stride to the pace infirm of the Argive.

Приноравливая свою могучую поступь к немощному шагу Аргивянина.

But with the god in his feet Thrasymachus rapidly running

Но на крылья божественного провидения в один миг домчался быстроногий Трасимах

Came to the halls in the youth of the wonderful city by Ilus

И вошел в залы древней юности чудесного города, построенного

Built for the joy of the eye; for he rested from war and, triumphant,

Илом для радости глаз; для того, чтобы он мог отдыхать здесь от войны и, как триумфатор,

Reigned adored by the prostrate nations. Now when all ended,

Царить, обожаемый, над простершимися нациями. Теперь, когда все это стало преданием далекого прошлого,

Last of its mortal possessors to walk in its flowering gardens,

Последний из его смертных владельцев, гуляющий в его цветущих садах,

Great Anchises lay in that luminous house of the ancients

Великий Анхиз[35] пребывал в этом сияющем доме древних,

Soothing his restful age, the far-warring victor Anchises,

Теша свой преклонный возраст, грозный воитель и победитель Анхиз,

High Bucoleon's son and the father of Rome by a goddess;

Сын высокого Буколеона[36] и основатель Рима благодаря помощи богини;

Lonely and vagrant once in his boyhood divine upon Ida

Одинокого странника однажды, в его божественной юности, на Иде,

White Aphrodite ensnared him and she loosed her ambrosial girdle

Прекрасная Афродита очаровала его и развязала свой небесный пояс,

Seeking a mortal's love. On the threshold Thrasymachus halted

Ища любви смертного. На пороге Трасимах остановился,

Looking for servant or guard, but felt only a loneness of slumber

Ища глазами слугу или стражу, но ощутил лишь дремотное уединение,

Drawing the soul's sight within away from its life and things human;

Уносящее взгляд души внутри прочь от жизни и человеческой суеты;

Soundless, unheeding, the vacant corridors fled into darkness.

Беззвучные, неоткликающиеся, пустые коридоры убегали в темноту.

He to the shades of the house and the dreams of the echoing rafters

Он теням этого дома и снам, откликающихся эхом, сводов,

Trusted his high-voiced call, and from chambers still dim in their twilight

Доверил свой высокоголосый призыв и из покоев, еще неясно различимых в сумеречном свете,

Strong Aeneas armoured and mantled, leonine striding,

Могучий Эней вооруженный и в накидке, львиной походкой,

Came, Anchises' son; for the dawn had not found him reposing,

Вышел, сын Анхиза; ибо рассвет не застал его спящим,

But in the night he had left his couch and the clasp of Creüsa,

Но в ночи он поднялся со своей постели и покинул объятия Креусы[37],

Rising from sleep at the call of his spirit that turned to the waters 

Пробудившись ото сна по призыву своего духа, чтобы взглянуть на берег моря(?),

Prompted by Fate and his mother who guided him, white Aphrodite.

Побуждаемый Судьбой и свой матерью, которая направляла его, белой Афродитой.

Still with the impulse of speed Thrasymachus greeted Aeneas:

Все еще  поспешно Трасимах приветствовал Энея:

“Hero Aeneas, swift be thy stride to the Ilian hill-top.

"Герой Эней, пусть быстрым будет твой шаг к вершине холма Илиона.

Dardanid, haste! for the gods are at work; they have risen with the morning,

Дарданаид[38], спеши! Так как боги за работой; они поднялись этим утром,

Each from his starry couch, and they labour. Doom, we can see it,

Каждый со своего звездного ложа и они работают. Рок мы можем видеть,

Glows on their anvils of destiny, clang we can hear of their hammers.

Пылающий на их наковальнях судьбы, звон мы можем слышать их молотов.

Something they forge there sitting unknown in the silence eternal,

Что-то они куют там сидя, неизвестные нам, в вечном безмолвии,

Whether of evil or good it is they who shall choose who are masters

Это они, кто выбирает зло или добро, властители

Calm, unopposed; they are gods and they work out their iron caprices.

Спокойные, не встречая сопротивления; боги они и они разрабатывают свои железные капризы.

Troy is their stage and Argos their background; we are their puppets.

Троя – это сцена, а Аргос[39] – кулисы; мы – их марионетки.

Always our voices are prompted to speech for an end that we know not,

Всегда наши голоса принуждают говорить ради исхода, который мы не знаем,

Always we think that we drive, but are driven. Action and impulse,

Всегда мы думаем, что сами управляем, но нами управляют. Действие и побуждение,

Yearning and thought are their engines, our will is their shadow and helper.

Страстное желание и мысль – это их орудия, наша воля – это их тень и помощник.

Now too, deeming he comes with a purpose framed by a mortal,

И теперь тоже, человек явился к нам с целью, думая, что она  принадлежит смертному, но, на самом деле,

Shaft of their will they have shot from the bow of the Grecian leaguer,

Это стрела их воли, выпущенная ими из лука Греческой осады,

Lashing themselves at his steeds, Talthybius sent by Achilles.”

Нахлестывая своих лошадей, Талфибий прибыл, глашатай Ахиллеса".

“Busy the gods are always, Thrasymachus son of Aretes,

"Заняты боги всегда, Трасимах, сын Арета,

Weaving Fate on their looms, and yesterday, now and tomorrow

Сплетая Судьбу на своих ткацких станках, и вчера, и сейчас, и завтра

Are but the stands they have made with Space and Time for their timber,

Это не что иное, как сцена, которую они сотворили, используя Пространство и Время в качестве материала,

Frame but the dance of their shuttle. What eye unamazed by their workings

Форма – это лишь танец их челнока. Чьи глаза, не изумляясь их работам,

Ever can pierce where they dwell and uncover their far-stretching purpose?

Смогли бы проникнуть туда, где они пребывают, и раскрыть их далеко простирающиеся цели?

Silent they toil, they are hid in the clouds, they are wrapped with the midnight.

Безмолвно они трудятся, скрытые в облаках, окутанные полуночью.

Yet to Apollo, I pray, the Archer friendly to mortals,

И все же Аполлону Лучнику я молюсь, другу смертных,

Yet to the rider on Fate I abase myself, wielder of thunder,

И все же перед наездником Судьбы я склоняюсь, громовержцем,

Evil and doom to avert from my fatherland. All night Morpheus,

Чтобы зло и рок отвернулись от моей родины. Всю ночь Морфей,

He who with shadowy hands heaps error and truth upon mortals,

Тот, кто незримыми руками навлекает заблуждение и истину на смертных,

Stood at my pillow with images. Dreaming I erred like a phantom

Стоял у моей подушки с образами. Во сне я блуждал как беспомощный

Helpless in Ilion's streets with the fire and the foeman around me.

Призрак по улицам Илиона, охваченных огнем, окруженный  врагами со всех сторон.

Red was the smoke as it mounted triumphant the house-top of Priam,

Красен был дым, поднимаясь, ликуя, над крышами дома Приама,

Clang of the arms of the Greeks was in Troya, and thwarting the clangour

Звон оружия греков был в Трое, и замешательство, и лязг,

Voices were crying and calling me over the violent Ocean

Голоса кричали и звали меня над бушующим Океаном,

Borne by the winds of the West from a land where Hesperus harbours.”

Уносимые ветрами Запада от земли, где сияет Геспер[40]".

Brooding they ceased, for their thoughts grew heavy upon them and voiceless.

Задумавшись, они замолчали, ибо их безмолвные мысли тяжестью легли на них,

Then, in a farewell brief and unthought and unconscious of meaning,

Затем, в кратком прощании, не осознавая его рокового смысла и не думая о грядущем,

Parting they turned to their tasks and their lives now close but soon severed:

Расставшись, они обратились каждый к своим делам и к своей судьбе, сблизившись на миг, но скоро разделившись:

Destined to perish even before his perishing nation,

Обреченный погибнуть даже раньше своего обреченного на гибель народа,

Back to his watch at the gate sped Thrasymachus rapidly running;

Назад к своему дозору у ворот побежал быстрый Трасимах;

Large of pace and swift, but with eyes absorbed and unseeing,

Широким и быстрым шагом, но с обращенным внутрь и невидящим взором,

Driven like a car of the gods by the whip of his thoughts through the highways,

Словно на колеснице богов, подгоняемый хлыстом своих мыслей,

Turned to his mighty future the hero born of a goddess.

Повернулся к своему могучему будущему герой, рожденный от богини.

One was he chosen to ascend into greatness through fall and disaster,

Тот, кто был избран через падение и трагедию подняться к величию,

Loser of his world by the will of a heaven that seemed ruthless and adverse,

Потерявший волею небес свой мир, что казалось жестоким и враждебным,

Founder of a newer and greater world by daring adventure.

Основатель нового, более великого мира, через неистовые перипетии судьбы.

Now, from the citadel's rise with the townships crowding below it

Теперь, с высоты крепости, с  простершимися под ней селениями,

High towards a pondering of domes and the mystic Palladium climbing,

Высоко взбирающимися в направлении созерцающих дворцов и мистической Паллады[41],

Fronted with the morning ray and joined by the winds of the ocean,

Освещенный утренним лучом и ласкаемый ветрами океана,

Fate-weighed up Troy's slope strode musing strong Aeneas.

По склону Трои, обремененный мыслями о роке, шел в задумчивости могучий Эней.

Under him silent the slumbering roofs of the city of Ilus

Под ним безмолвные дремлющие корни города Ила

Dreamed in the light of the dawn; above watched the citadel, sleepless

Спали в предрассветном свете; над ним крепость стояла на страже, на вершине холма бессонная

Lonely and strong like a goddess white-limbed and bright on a hill-top,

Одинокая и могучая словно богиня с белыми членами, озаренная светом,

Looking far out at the sea and the foe and the prowling of danger.

Глядя далеко в море и на врага, и подкрадывающуюся опасность.

Over the brow he mounted and saw the palace of Priam,

На выступ он поднялся и увидел дворец Приама,

Home of the gods of the earth, Laomedon's marvellous vision

Обитель земных богов, чудесное видение Лаомедонта,

Held in the thought that accustomed his will to unearthly achievement

Рожденное мыслью, что приучила свою волю к неземным свершениям,

And in the blaze of his spirit compelling heaven with its greatness,

В пламени его духа, принуждая своим величием небеса,

Dreamed by the harp of Apollo, a melody caught into marble.

Навеянное грезой арфы Аполлона, мелодия, схваченная в мраморе.

Out of his mind it arose like an epic canto by canto;

Из его ума этот город появлялся как эпос, песнь за песней;

Each of its halls was a strophe, its chambers lines of an epode,

Каждый его зал был лирической строфой, очертания его покоев – античной поэзией,

Victor chant of Ilion's destiny. Absent he entered,

Победной песней судьбы Илиона. Ничего не замечая, он вошел, –

Voiceless with thought, the brilliant megaron crowded with paintings,

Безмолвный, погруженный в мысли, – в сверкающий зал, украшенный живописными фресками,

Paved with a splendour of marble, and saw Deiphobus seated,

Вымощенный великолепием мрамора и увидел сидящего Деифоба,

Son of the ancient house by the opulent hearth of his fathers,

Сына древнего дома у богатого очага своих предков,

And at his side like a shadow the grey and ominous Argive.

И рядом с ним подобно тени, седого мрачного аргивянина.

Happy of light like a lustrous star when it welcomes the morning,

Сияя счастливым светом, словно звезда, приветствующая приход утра,

Brilliant, beautiful, glamoured with gold and a fillet of gem-fire,

Сверкающий, прекрасный, украшенный золотом и драгоценной,  скрепляющей волосы, лентой,

Paris, plucked from the song and the lyre by the Grecian challenge,

Парис, оторванный от песни и лиры вызовом Греции,

Came with the joy in his face and his eyes that Fate could not alter.

Пришел с радостью на лице и глазами, которые не мог изменить никакой Рок.

Ever a child of the dawn at play near a turn of the sun-roads,

Словно дитя рассвета, играющее на повороте солнечных дорог,

Facing destiny's look with the careless laugh of a comrade,

Встречая взор судьбы с беспечным дружеским смехом,

He with his vision of delight and beauty brightening the earth-field

Он, своим видением восторга и красоты, озаряя земные просторы,

Passed through its peril and grief on his way to the ambiguous Shadow.

Шел через опасность и горе на своем пути к двусмысленной Тени.

Last from her chamber of sleep where she lay in the Ilian mansion

Последняя из сонных покоев, где она жила в троянском дворце,

Far in the heart of the house with the deep-bosomed daughters of Priam,

Далеко, в глубине дома, вместе с полногрудыми дочерьми Приама,

Noble and tall and erect in a nimbus of youth and of glory,

Благородная, высокая и стройная, овеянная ореолом молодости и славы,

Claiming the world and life as a fief of her strength and her courage,

Претендуя на мир и жизнь как на владения своей силы и своего мужества,

Dawned through a doorway that opened to distant murmurs and laughter,

Через дверной проем, откуда доносились отдаленный шепот и смех,

Capturing the eye like a smile or a sunbeam, Penthesilea.

Пленяя глаза, словно улыбка или луч солнца, появилась прекрасная Пенфесилея[42].

She from the threshold cried to the herald, crossing the marble,

С порога она закричала глашатаю своим могучим и ужасным в своей сладости голосом,

Regal and fleet, with her voice that was mighty and dire in its sweetness:

Ступая по мраморному полу, царственная и стремительная:

“What with such speed has impelled from the wind-haunted beaches of Troas,

"Что с такой поспешностью принудило тебя, Герольд, с обдуваемых ветрами побережий Трои,

Herald, thy car while¹ the sun yet hesitates under the mountains?

Гнать сюда свою колесницу, пока солнце все еще медлит подниматься из-за гор?

Comest thou humbler to Troy, Talthybius, now than thou camest

Пришел ли ты склониться перед Троей, Талфибий, сейчас, не так, как ты приходил

Once when the streams of my East sang low to my ear, not this Ocean

Однажды, когда реки моего востока пели приглушенно моим ушам, а не этот громогласный

Loud, and I roamed in my mountains uncalled by the voice of Apollo?

Океан, и я бродила в моих горах, еще не потревоженная голосом Аполлона?

Bringest thou dulcet-eyed peace or, sweeter to Penthesilea,

Принес ли ты нам приятный глазам мир или, более сладостный для Пенфесилеи,

Challenge of war when the spears fall thick on the shields of the fighters,

Вызов войны, когда копья густо сыплются на щиты бойцов,

Lightly the wheels leap onward chanting the anthem of Ares,

Легко несутся вперед боевые колесницы, воспевая гимн Аресу[43],

Death is at work in his fields and the heart is enamoured of danger?

И смерть собирает урожай на своих нивах, а сердце очаровано опасностью?

What says Odysseus, the baffled Ithacan? what Agamemnon?

Что говорит Одиссей, этот сбитый с толку житель Итаки[44]? Что думает Агамемнон?

Are they then weary of war who were rapid and bold and triumphant,

Они устали от войны, те, кто были так стремительны, храбры и триумфальны,

Now that their gods are reluctant, now victory darts not from heaven

Теперь их боги действуют неохотно и победа больше не устремляется с небес,

Down from the clouds above Ida directing the luminous legions

Из-за облаков Иды, направляя вниз сверкающие легионы,

Armed by Fate, now Pallas forgets, now Poseidon slumbers?

Вооруженные Судьбой, теперь Паллада их забыла и дремлет Посейдон?

Bronze were their throats to the battle like bugles blaring in chorus;

Громогласны были в битве их голоса, подобные горнам, трубящим в хоре;

Mercy they knew not, but shouted and ravened and ran to the slaughter

Милосердия они не знали, но вопили и упивались кровью, и наслаждались ужасной бойней,

Eager as hounds when they chase, till a woman met them and stayed them,

Жаждущие убийства как гончие, преследующие свою добычу, пока женщина не встала на их пути и не остановила их,

Loud my war-shout rang by Scamander. Herald of Argos,

И мой громкий военный клич не зазвенел у вод Скамандра. Глашатай Аргоса,

What say the vaunters of Greece to the virgin Penthesilea?”

Что скажут хвастуны Греции девственнице Пенфесилее?"

High was the Argive's answer confronting the mighty in Troya.

Достойным был ответ Аргивянина, бросая вызов могуществу Трои:

“Princes of Pergama, whelps of the lion who roar for the mellay,

"Принцы Пергама[45], дети льва, ревущие и рвущиеся в битву,

Suffer my speech! It shall ring like a spear on the hearts of the mighty.

Снесите мою речь! Она будет звенеть как копье, выпущенное в сердце могущества.

Blame not the herald; his voice is an impulse, an echo, a channel

Не вините глашатая; его голос – это импульс, эхо, канал

Now for the timbrels of peace and now for the drums of the battle.

Иногда для бубена мира, а иногда для барабанов битвы.

And I have come from no cautious strength, from no half-hearted speaker,

Я пришел к вам не от осторожной силы и не от робкого говорящего,

But from the Phthian. All know him! Proud is his soul as his fortunes,

Но от самого фтийца[46]. Все вы знаете его! Горда его душа, как и его удача,

Swift as his sword and his spear are the speech and the wrath from his bosom.

Стремителен его меч, его речь – это копье и гнев, рвущиеся из его груди.

I am his envoy, herald am I of the conquering Argives.

Я – его посланник, глашатай непобедимого Аргивянина.

Has not one heard in the night when the breezes whisper and shudder,

Слышали вы ночью, когда содрогаются и шепчут ветра,

Dire, the voice of a lion unsatisfied, gnawed by his hunger,

Ужасный, неудовлетворенный рев терзаемого голодом льва, 

Seeking his prey from the gods? For he prowls through the glens of the mountains,

Ищущего у богов свою добычу? Как он бродит в горах по узким долинам

Errs a dangerous gleam in the woodlands, fatal and silent.

И опасной тенью блуждает в лесах, несущий смертельную угрозу и молчаливый.

So for a while he endures, for a while he seeks and he suffers

Так выносит он голод недолгое время,  ищет и страдает,

Patient yet in his terrible grace as assured of his banquet;

Еще терпеливый в своей ужасной грации, ибо уверен в своем пиршестве;

But he has lacked too long and he lifts his head and to heaven

Но слишком долго он ничего не находит и тогда он поднимает в небеса свою косматую гриву

Roars in his wonder incensed, impatiently. Startled the valleys

И рычит в разгневанном удивлении, потеряв терпение. И вздрагивают долины,

Shrink from the dreadful alarum, the cattle gallop to shelter.

Сжимаясь от ужасного звука, травоядные галопом мчатся в убежище.

Arming the herdsmen cry to each other for comfort and courage.”

Пастухи, вооружаясь, перекликаются, чтобы ободрить друг друга и придать друг другу мужества".

So Talthybius spoke, as a harper voicing his prelude

Так говорил Талфибий, подобно арфисту, выводящему свою прелюдию,

Touches his strings to a varied music, seeks for a concord;

Наигрывая струнами мелодичные вариации, ища созвучие;

Long his strain he prepares. But one broke in on the speaker, –

Долго он подготавливает ее истинное звучание. Но прерывая говорящего, –

Sweet was his voice like a harp's though heard in the front of the onset, –

Сладостно зазвучал другой голос, подобный арфе, хотя и заигравшей перед атакой, –

One of the sons of Fate by the people loved whom he ruined,

Один из сынов Судьбы, любимый народом, который ему суждено было погубить,

Leader in counsel and battle, the Priamid, he in his beauty

Лидер в совете и в битве, Приамид[47], беспечный в своей красоте,

Carelessly walking who scattered the seeds of Titanic disaster.

Тот, кто рассыпал семена этой титанической беды.

“Surely thou dreamedst at night and awaking thy dreams have not left thee!

"Несомненно, ты видел сон этой ночью и после пробуждения твои сны еще не покинули тебя!

Hast thou not woven thy words to intimidate children in Argos

Или ты сплетаешь свои слова для напуганных детей в Аргосе,

Sitting alarmed in the shadows who listen pale to their nurses?

Когда они сидят в сумерках и, бледные от страха, слушают своих нянек?

Greek, thou art standing in Ilion now and thou speak'st to² princes.

Грек, ты стоишь в Илионе сейчас и говоришь с принцами.

Use not thy words but thy king's. If friendship their honey-breathed burden,

Используй не свои слова, но слова твоих властителей. Если они источают медовое дыхание дружбы,

Friendship we clasp from Achilles, but challenge outpace with our challenge

Дружбу мы примем от Ахиллеса, но на вызов мы ответим нашим вызовом,

Meeting the foe ere he moves in his will to the clash of encounter .

Встретив врага, прежде чем он шевельнется по своей воле в грохоте битвы.

Such is the way of the Trojans since Phryx by the Hellespont halting

Таков путь троянцев с тех пор как Фрикс[48], остановившись у Геллеспонта,

Seated Troy on her hill with Ocean for comrade and sister.”

Основал Трою на ее холме рядом с Океаном, ее товарищем и братом".

Shaking in wrath his filleted head Talthybius answered:

Тряхнув в гневе своей головой, охваченной лентой, Талфибий так ответил:

“Princes, ye speak their words who drive you! Thus said Achilles:

"Принцы, вы говорите слова тех, кто ведет вас! Так сказал Ахиллес:

Rise,³ Talthybius, meet in her spaces the car of the morning;

"Поднимись, Талфибий, встреть в его пространствах колесницу утра;

Challenge her coursers divine as they bound through the plains of the Troad.

Брось вызов его божественным скакунам, пока они направляются через равнины Троада.

Hasten, let not the day wear gold ere thou stand in her ramparts

Спеши, не позволь дню облачиться в золото, прежде чем ты достигнешь стен Илиона,

Herald charged with my will to a haughty and obstinate nation,

Глашатай, передай мою волю надменному и упрямому народу,

Speak in the palace of Priam the word of the Phthian Achilles.

Провозгласи во дворце Приама слово фтийца Ахиллеса.

Freely and not as his vassal who leads, Agamemnon, the Argive,

Свободно, не как слуга властвующего Агамемнона, Аргивянина,

But as a ruler in Hellas I send thee, king of my nations.

Но как правитель Эллады, я посылаю тебя, как царь своего народа.

Long I lingered⁴ apart from the mellay of gods in the Troad,

Долго я проводил время в стороне от битвы богов в Троаде,

Long has my listless spear leaned back on the peace of my tent-side,

Долго мое бездеятельное копье покоилось в шатре,

Deaf to the talk of the trumpets, the whine of the chariots speeding;

Глухое к призыву труб и ржанию проносящихся колесниц;

Sole with my heart I have lived, unheeding the Hellene murmur,

Одинокий я жил со своим сердцем, не обращая внимания на ропот эллинов,

Chid when it roared for the hunt the lion-pack of the war-god,

Бранясь, когда оно ревело, требуя участия в охоте львиной стаи бога войны,

Day after day I walked at dawn and in blush of the sunset,

День за днем я бродил на рассвете и в красном зареве заката,

Far by the call of the seas and alone with the gods and my dreaming,

Далеко у морских вод и одинокий, с богами и моими мечтами,

Leaned to the unsatisfied chant of my heart and the rhythms of Ocean,

Внимая неудовлетворенной песне своего сердца и ритмам Океана,

Sung to by hopes that were sweet-lipped and vain. Polyxena's brothers

Спетой сладостными и тщетными губами надежд. Братья Поликсены[49],

Still are the brood of the Titan Laomedon slain in his greatness,

Потомки Титана Лаомедонта, сраженного в зените своего величия,

Engines of God unable to bear all the might that they harbour.

Инструменты Бога, неспособные вынести все то могущество, которые им дано.

Awe they have chid from their hearts, nor our common humanity binds them,

Они изгнали страх из своих сердец и их не связывает наша обычная человеческая природа,

Stay have they none in the gods who approve, giving calmness to mortals:

Они не ждут одобрения богов, которые даруют покой смертным:

But like the Titans of old they have hugged to them grandeur and ruin.

Но как древние Титаны, породнились со своим великолепием и своей гибелью.

Seek then the race self-doomed and the leaders blinded by heaven –

Обратись тогда к обреченной на гибель расе и к предводителям, ослепленных небесами –

Not in the agora swept by the winds of debate and the shoutings

Не на агоре[50], обдуваемой ветрами споров и львиноголосых

Lion-voiced, huge of the people! In Troya's high-crested mansion

Криков, переполненной людьми! В высокоглавом дворце Трои

Speak out my word to the hero Deiphobus, head of the mellay,

Скажи мое слово герою Деифобу, предводителю этой битвы,

Paris the racer of doom and the stubborn strength of Aeneas.

Парису, играющему с гибельным роком и упрямой силе Энея.

Herald of Greece, when thy feet shall stand⁵ on the gold and the marble,

Глашатай Греции, когда твои ноги будут стоять на золоте и мраморе,

Rise in the Ilian megaron, curb not the cry of the challenge.

Поднимись в троянском мегароне[51], не сдерживая силу этого вызова.

Thus shalt thou say to them stroking the ground with the staff of defiance,

Так ты скажешь им, ударяя в землю посохом своей миссии,

Fronting the tempests of war, the insensate, the gamblers with ruin⁶.

Сталкивая бури войны, жестокие, играющие с гибелью.

‘Princes of Troy, I have sat in your halls, I have slept in your chambers;

"Принцы Трои, я сидел в ваших залах, я спал в ваших покоях,

Not in the battle alone, as a warrior glad of his foemen,

Не только в битве, как воин, радующийся своему врагу,

Glad of⁷ the strength that mates with his own, in peace we encountered.

Радующийся силе, что соразмерна его собственной силе, но мы встречались и в мирное время. 

Marvelling I sat in the halls of my enemies, close to the bosoms

Восторгаясь, я сидел в залах своих врагов, близко к телам,

Scarred by the dints of my sword and the eyes I had seen through the battle,

Несущим на себе отметины моего меча и к глазам, которые я видел в битве,

Ate rejoicing the food of the East at the tables of Priam,

Ел, наслаждаясь пищей Востока у столов Приама,

Served by the delicatest hands in the world, by Hecuba's daughter,

И мне прислуживали самые изысканные руки в мире дочери Гекубы[52],

Or with our souls reconciled in some careless and rapturous midnight

Или, когда наши души примирялись в какой-то беспечной и восторженной полуночи,

Drank of the sweetness of Phrygian wine, admired⁸ your bodies

Опьяненный сладостью фригийского вина, восхищенный вашими телами,

Shaped by the gods indeed and my spirit revolted from hatred;

Воистину сотворенными самими богами, мой дух отказывался от ненависти;

Softening it yearned in its strings to the beauty and joy of its foemen,

Смягчаясь, он страстно устремлял все свои струны к красоте и радости своих врагов

Yearned from the death that o'ertakes and the flame that cries and desires

И страстно стремился спасти от смерти, что застигает врасплох и от пламени, которое кричит и жаждет,

Even at the end to save and even on the verge to deliver

Даже в конце и даже на краю освободить

Troy and her wonderful works and her sons and her deep-bosomed daughters.

Трою, ее чудесные творения и ее сынов, и ее полногрудых дочерей.

Warned by the gods who reveal to the heart what the mind cannot hearken

Предупрежденный богами, которые раскрыли сердцу то, что ум не может выразить,

Deaf with its thoughts, I offered you friendship, I offered you bridal,

Оглушенный этими мыслями, я предложил вам дружбу, я предложил вам свадебный пир,

Hellas for comrade, Achilles for brother, the world for enjoyment

Элладу в качестве друга, Ахиллеса как брата, мир для радости,

Won by my spear. And one heard my call and one turned to my seeking.

Завоеванной моим копьем. И вы услышали мой голос и повернулись на мой призыв.

Why is it then that the war-cry sinks not to rest by the Xanthus?

Почему же тогда крики войны не утихают у берегов Ксанта?

We are not voices from Argolis, Lacedaemonian tricksters,

Мы не голоса из Арголиды, не спартанские ловкачи, –

Splendid and subtle and false; we are speakers of truth, we are Hellenes,

Помпезные, коварные и притворные; мы ораторы истины, мы эллины,

Men of the northland faithful in friendship and noble in anger,

Люди северной земли, верные в дружбе и благородные в гневе,

Strong like our fathers of old. But you answered my truth with evasion

Сильные как наши древние отцы. Но вы ответили уклончиво на мою искренность,

Hoping to seize what I will not yield and you flattered your people.

Надеясь схватить то, что я никогда не смогу вам уступить и вы льстили своему народу.

Long have I waited for wisdom to dawn on your violent natures.

Долго я ждал, что мудрость посетит ваши неистовые натуры.

Lonely I paced o'er the sands by the thousand-throated waters

Долго я бродил по прибрежным пескам у тысячеголосых волн,

Praying to Pallas the wise that the doom might turn⁹ from your mansions

Молясь мудрой Афине, чтобы рок отвернулся от ваших дворцов,

Buildings delightful, gracious as rhythms, lyrics in marble,

От ваших прекрасных зданий, грациозных как музыкальные ритмы, как поэзия в мраморе,

Works of the transient gods; – and I yearned for the end of the war-din

Творения непостоянных богов; – и я страстно желал окончания войны и грохота битвы,

Hoping that Death might relent to the beautiful sons of the Trojans.

Надеясь, что Смерть смилостивится над прекрасными сынами Трои.

Far from the cry of the spears, from the speed and the laughter of axles,

Вдали от свиста копий и хохота бешено мчащихся колесниц,

Heavy upon me like iron the intolerable yoke of inaction

Как железо тяготит меня нестерпимое ярмо бездействия,

Weighed like a load on a runner. The war-cry rose by Scamander;

Взваленное как груз на бегуна. Боевой клич раздавался на берегах Скамандра;

Xanthus was crossed on a bridge of the fallen, not by Achilles.  

Ксант был запружен павшими воинами,  но там не было  Ахиллеса.

Often I stretched out my hand to the spear, for the Trojan beaches

Часто тянулась к копью моя рука, когда троянские берега

Rang with the voice of Deiphobus shouting and slaying the Argives;

Звенели от голоса Деифоба, кричащего и убивающего аргивян;

Often my heart like an anxious mother for Greece and her children

Часто мое сердце, как мать, беспокоящаяся за Грецию и ее сыновей,

Leaped, for the air was full of the leonine roar of Aeneas.

Вздрагивало, когда воздух был наполнен львиным ревом Энея.

Always the evening fell or the gods protected the Argives.

Но снова наступал вечер или боги защищали Аргивян.

Then by the moat of the ships, on the hither plain of the Xanthus

Затем у рва рядом с кораблями, на равнине у Ксанта,

New was the voice that climbed through the din and sailed on the breezes,

Новый послышался голос, взлетающий сквозь шум и плывущий на ветрах,

High, insistent, clear, and it shouted an unknown war-cry

Высокий, настойчивый, чистый, выкрикивающий неведомый мне боевой клич,

Threatening doom to the peoples. A woman had come in to aid you

Грозящий людям гибелью. Женщина пришла, чтобы помочь вам

Regal and insolent, fair as the morning and fell as the northwind,

Царственная и гордая, прекрасная как утро и свирепая как северный ветер,

Freed from the distaff who grasps at the sword and spurns at subjection

Свободная от женских занятий, которая схватилась за меч и с презрением отвергла покорность,

Breaking the rule of the gods. She is turbulent, swift in the battle.

Нарушая законы богов, неистовая и неудержимая в битве.

Clanging her voice of the swan as a summons to death and disaster,

Ее лебединый голос звенит как зов смерти и несчастья,

Fleet-footed, happy and pitiless, laughing she runs to the slaughter;

Быстроногая, счастливая и безжалостная, смеющаяся она устремляется в кровавую битву;

Strong with the gait that allures she leaps from her car to the slaying,

Сильной поступью, пленяющей взор, она прыгает с колесницы, чтобы убивать,

Dabbles in blood smooth hands like lilies. Europe astonished

И плещется в крови прекрасными, как лилии руками. Изумленная Европа

Reels from her shock to the Ocean. She is the panic and mellay,

Откатилась от ее удара к Океану. Она сеет панику и раздор,

War is her paean, the chariots thunder of Penthesilea.

Война – это ее пеан (гимн), грохочут колесницы Пенфесилеи.

Doom was her coming, it seems, to the men of the West and their legions;

Роковым, кажется, стал ее приход, для людей Запада и их легионов;

Ajax sleeps for ever,¹⁰ Meriones lies on the beaches,

Аякс[53] спит вечным сном и Мероний[54] лег сраженный на троянских берегах,

One by one they are falling before you, the great in Achaia.

Один за другим они пали пред тобой, мужи, великие в Ахее.

Ever the wounded are borne like the stream of the ants when they forage,

Все время несут раненых как поток муравьев, когда те заготавливают корм,

Past my ships, and they hush their moans as they near and in silence

Мимо моих кораблей и они приглушают свои стоны, когда их проносят мимо и молча

Gaze at the legions inactive accusing the fame of Achilles.

Смотрят на мои бездействующие легионы, позоря славу Ахиллеса.

Still have I borne with you, waited a little, looked for a summons,

Все же я терпел тебя, я ждал, я искал призыва,

Longing for bridal torches, not flame on the Ilian housetops,

Стремясь к свадебным факелам, а не к пламени на крышах Илиона

Blood in the chambers of sweetness, the golden amorous city

И не к крови в покоях сладости, не к тому, чтобы золотой, созданный для любви город,

Swallowed by doom. Not broken I turned from the wrestle Titanic,

Был проглочен роком. Не сломленным я отвернулся от титанической битвы,

Hopeless, weary of toil in the ebb of my glorious spirit,

Не потому что потерял надежду, устав от тяжкого труда, или потому что ослабело величие моего духа,

But from my stress of compassion for doom of the kindred nations,

Но от сострадания к судьбе родственного мне народа,

But for her sake whom my soul desires, for the daughter of Priam.

Но ради нее, кого желает моя душа, ради дочери Приама[55].

And for Polyxena's sake I will speak to you yet as your lover

И ради Поликсены я буду говорить с вами как ваш любящий брат

Once ere the Fury, abrupt from Erebus, deaf to your crying,

Еще раз, прежде чем Фурия, вырвавшись из Эреба, глухая к вашим крикам,

Mad with the joy of the massacre, seizes on wealth and on women

Обезумев от радости кровавой бойни, захватит ваши сокровища и пленит ваших женщин,

Calling to Fire as it strides and Ilion sinks into ashes.

Призывая Огонь, который охватит Илион и превратит его в пепел.

Yield; for your doom is impatient. No longer your helpers hasten,

Сдавайтесь; так как ваш рок не оставляет вам больше времени. Ваши союзники больше не спешат на ваш зов

Legions swift to your call; the yoke of your pride and your splendour

Быстрыми легионами; ярмо вашей гордости и вашего великолепия

Lies not now on the nations of earth as when Fortune desired you,

Не лежит больше на народах земли, как в те времена, когда Фортуна была за вас,

Strength was your slave and Troya the lioness hungrily roaring

Сила была вашей рабыней и Троя рычала голодной львицей,

Threatened the western world from her ramparts built by Apollo.

Угрожая западному миру из-за своих крепостных стен, возведенных Аполлоном.

Gladly released from the thraldom they hated, the insolent shackles

Радостно освободившись от рабства, которое они ненавидели и от ваших надменных оков,

Curbing their manhood the peoples arise and they pray for your ruin;

Сдерживающих их мужество, народы поднимаются и возносят молитвы, чтобы вы потерпели крах;

Piled are their altars with gifts; their blessings help the Achaians.

Дарами усыпаны их алтари; их благословения помогают ахейцам.

Memnon came, but he sleeps, and the faces swart of his nation

Мемнон[56] пришел на помощь вам, но теперь он спит вечным сном, и смуглые лица его народа

Darken no more like a cloud over thunder and surge of the onset.

Не темнеют больше как облако над грохотом и волнами сражения.

Wearily Lycia fights; far fled are the Carian levies.

Устало сражается Ликия; далеко бежали карийские новобранцы.

Thrace retreats to her plains preferring the whistle of storm-winds

Фракия отступает на свои равнины, предпочитая свист штормовых ветров

Or on the banks of the Strymon to wheel in her Orphean measure,

Или танцы своих орфейских мистерий на берегах Стримона,

Not in the revel of swords and fronting the spears of the Hellenes.

Чем кровавый пир мечей и столкновения с копьями эллинов.

Princes of Pergama, open your gates to our Peace who would enter

Принцы Пергама, откройте ваши врата нашему Миру, который войдет,

Life in her gracious clasp and forgetfulness, grave of earth's passions,

Как Жизнь с ее милосердными объятиями и забывчивостью, похоронив земные страсти,

Healer of wounds and the past. In a comity equal, Hellenic,

Врачуя раны прошлого. В учтивости равная Эллинской,

Asia join with Greece, our world from the frozen rivers

Азия соединится с Грецией, наш мир будет простираться от замерзших рек,

Trod by the hooves of the Scythian to farthest undulant Ganges.

Истоптанных копытами Скифов до отдаленного, волнующегося Ганга.

Tyndarid Helen yield,¹¹ the desirable cause of your danger,

Тиндарида[57] Елена уступила, главная причина вашей опасности,

Back to Greece that is empty long of her smile and her movements.

Согласившись вернуться назад в Грецию, долго пустующую без ее улыбки и грации.

Broider with¹² riches her coming, pomp of her slaves and the wagons

Пусть будет украшен ее приезд богатыми сокровищами, великолепием рабов и повозок,

Endlessly groaning with gold that arrive with the ransom of nations.

Нагруженных  золотом, в качестве выкупа народов.

So shall the Fury be pacified, she who exultant from Sparta

Так будет Фурия умиротворена, та, кто, ликуя, тогда в Спарте

Breathed in the sails of the Trojan ravisher helping his oarsmen.

Вдохнула ветер в паруса Троянского вора, помогая его гребцам.

So shall the gods be appeased and the thoughts of their wrath shall be cancelled,

Так будут умиротворены боги и утихнут их гневные мысли,

Justice contented trace back her steps and for brands of the burning

Удовлетворенная справедливость отступит и вместо горящих углей,

Torches delightful shall break into Troy with¹³ the swords of the bridal.

Ликующие факелы ворвутся в Трою со свадебными мечами.

I like a bridegroom will seize on your city and clasp and defend her

Я как жених захвачу ваш город и обниму и защищу его

Safe from the envy of Argos, from Lacedaemonian hatred,

И от зависти Аргоса, и от ненависти спартанцев,

Safe from the hunger of Crete and the Locrian's violent rapine.

От голода Крита и от неистового грабежа Локриды.

But if you turn from my voice and you hearken only to Ares

Но если вы не прислушаетесь к моему голосу и будете слушать лишь Ареса,

Crying for battle within you deluded by Hera and Pallas,

Требующего битвы внутри вас, обманутые Герой и Афиной,

Swiftly fierce death's surges shall close over Troy and her ramparts

Быстро волны бешеной смерти поднимутся над Троей и ее крепостные стены,

Built by the gods shall be stubble and earth to the tread of the Hellene.

Построенными богами, превратятся в равнины и землю, по которой будет ступать Эллин. 

For to my tents I return not, I swear it by Zeus and Apollo,

Ибо я не вернусь в мои шатры, клянусь Зевсом и Аполлоном,

Master of Truth who sits within Delphi fathomless brooding

Властелину Истины, который сидит в Дельфах в глубоком созерцании,

Sole in the caverns of Nature and hearkens her underground murmur,

Одинокий в пещерах Природы и слушает ее подземный шепот,

Giving my oath to his keeping mute and stern who forgets not.

Его безмолвному и суровому охранению, которое не забывает, я даю свою клятву.

Not from the panting of Ares' toil to repose, from the wrestle

Не собираюсь я предаваться отдыху от напряженного дыхания тяжкого труда Ареса и от схватки,

Locked of hope and death in the ruthless clasp of the mellay

Где  надежда и смерть сплетаются в безжалостных объятиях битвы,

Leaving again the Trojan ramparts unmounted, leaving

Оставляя снова Троянские стены не преодоленными, оставляя

Greece unavenged, the Aegean a lake and Europe a province.

Грецию не отомщенной, Эгейское море озером[58], а Европу провинцией.

Choosing from Hellas exile, from Peleus and Deidamia,

Выбирая изгнание из Эллады, разлуку с Пелеем и Деидамией,

Choosing the field for my chamber of sleep and the battle for hearthside

Выбирая поле для моей спальни и битву как свой домашний очаг,

I shall go warring on till Asia enslaved to my footsteps

Я буду продолжать воевать, пока Азия, порабощенная у моих ног,

Feels the tread of the God in my sandal pressed on her bosom.

Не почувствует поступь Бога в моей сандалии, поставленной ей на грудь.

Rest shall I then when the borders of Greece are fringed with the Ganges;

Отдохну я лишь тогда, когда границы Греции будут граничить с Гангом;

Thus shall the past pay its Titan ransom¹⁴ and, Fate her balance

Так прошлое заплатит свой титанический выкуп

Changing, a continent ravished suffer the fortune of Helen .

Ограбленному континенту, потерявшему Елену и ее сокровища и судьба изменит свой баланс.

This I have sworn allying my will to Zeus and Ananke.’”

Так я поклялся, взяв в союзники своей воле Зевса и Ананке[59]".

So was it spoken, the Phthian challenge. Silent the heroes

Так был провозглашен вызов фтийца. Безмолвно герои

Looked back amazed on their past and into the night of their future.

Оглянулись назад, изумленные, на свое прошлое и всматривались в ночь своего будущего.

Silent their hearts felt a grasp from gods and had hints of the heavens.

Безмолвно их сердца почувствовали хватку богов и знаки небес.

Hush was awhile in the room as if Fate were trying her balance

Тишина некоторое время царила в зале, словно Судьба испытывала свое равновесие,

Poised on the thoughts of her mortals. At length with a magical laughter

Колеблющееся на мыслях смертных. Наконец, с волшебным смехом,

Sweet as the jangling of bells upon anklets leaping in measure

Сладостным как звон колокольчиков ножных браслетов в танце, 

Answered high¹⁵ to the gods the virgin Penthesilea.

Ответила высокомерно богам девственница Пенфесилея.

“Long I had heard in my distant realms of the fame of Achilles,

"Давно я слышала в моих отдаленных царствах о славе Ахиллеса,

Ignorant still while I played with the ball and ran in the dances

Не зная его еще, пока я играла с мячом и кружилась в танцах,

Thinking not ever to war; but I dreamed of the shock of the hero.

Не думая даже о войне; но я мечтала о битве с этим героем.

So might a poet inland who imagines the rumour of Ocean

Так поэт вдали от моря воображает рокот Океана,

Yearn with his lust for its¹⁶ giant upheaval, its¹⁷ dance as of hill-tops,

Томится страстно по его гигантским вздымающимся до небес валам и танцу могучих волн,

Toss of the yellow mane and the tawny march and the voices

Всплескам его желтой гривы и темно-коричневому маршу прибоя и голосам,

Lionlike claiming earth as a prey for the clamorous waters.

Львиноподобным, претендующим на землю как на добычу своих грохочущих вод.

So have I longed as I came for the cry and the speed of Achilles.

Так и я страстно томилась, явившись сюда, по боевому кличу и стремительности Ахиллеса.

But he has lurked in his ships, he has sulked like a boy that is angry.

Но он спрятался за своими кораблями, он надулся как рассерженный мальчишка.

Glad am I now of his soul that arises hungry for battle,

Рада я теперь за его душу, которая поднимается,  изголодавшаяся по битве,

Glad, whether victor I live or defeated travel to the shadows.

Рада, смогу ли я победить или, сраженная, погибну  и отправлюсь в страну теней.

Once shall my spear have rung on the shield of the Phthian Achilles.

Однажды мое копье зазвенит о щит фтийца Ахиллеса.

Peace I desire not. I came to a haughty and resolute nation,

Мира я не желаю. Я пришла к гордому и решительному народу,

Honour and fame they cherish, not life by the gift of a foeman.

Честь и славу они ценят прежде всего, а не жизнь, подаренную врагом.

Sons of the ancient house on whom Ilion looks as on Titans,

Сыны древнего рода, на которых Илион взирает как на Титанов,

Chiefs whom the world admires, do you fear then the shock of the Phthian?

Властелины, которыми восхищается мир, неужели ты боишься битвы, Фтиец?

Gods, it is said, have decided your doom. Are you less in your greatness?

Боги, говорят, уже решили твою судьбу. Неужели ты меньше их в своем величии?

Are you not gods to reverse their decrees or unshaken to suffer?

Разве ты сам не подобен богам, чтобы отменять их декреты или непреклонно сносить их бремя?

Memnon is dead and the Carians leave you? Lycia lingers?

Мемнон мертв и карийцев ты обратил в бегство? Ликея слабеет?

But from the streams of my East I have come to you, Penthesilea.”

Но с рек моего Востока, я пришла к тебе, – Пенфесилея".

“Virgin of Asia,” answered Talthybius, “doom of a nation

"Девственница Азии", – так ответил Талфибий, – "гибельный рок народа

Brought thee to Troy and her haters Olympian shielded thy coming,

Привел тебя в Трою и ее ненавистники с Олимпа защитили твой приход,

Vainly who feedest men's hearts with a hope that the gods have rejected.

Напрасно ты кормишь сердца людей надеждой, которую отвергли боги.

Doom in thy sweet voice utters her counsels robed like a woman.”

Гибельный рок в твоем сладостном голосе провозглашает свои цели в обличии женщины".

Answered the virgin disdainfully, wroth at the words of the Argive:

Но ответила гневно и презрительно девственница на слова Аргивянина:

“Hast thou not ended the errand they gave thee, envoy of Hellas?

"Разве ты еще не закончил свою миссию, что тебе поручили, посланник Эллады?

Not, do I think, as our counsellor cam'st thou elected from Argos,

Не как добрый советчик, полагаю, ты пришел, избранный Аргосом,

Nor as a lover to Troy hast thou hastened with amorous footing

Не как друг Трои, ты спешил, вооруженными шагами,

Hurting thy heart with her frowardness. Hatred and rapine sent thee,

Ненавидя всем сердцем ее непокорность. Ненависть и жажда грабежа послали тебя,

Greed of the Ilian gold and lust of the Phrygian women.

Жадные до троянского золота и фригийских женщин.

Voice of Achaian aggression! Doom am I truly; let Gnossus

Голос ахейской агрессии! Рок я и в самом деле для вас;  Пусть Кносс[60]

Witness it, Salamis speak of my fatal arrival and Argos

Будет свидетелем, пусть Саламин[61] говорит о моем смертоносном прибытии и Аргос,

Silent remember her wounds.” But the Argive answered the virgin:

Притихший, пусть зализывает свои раны". Но так ответил девственнице Аргивянин:

“ Hearken then to the words of the Hellene, Penthesilea.

"Послушай тогда слова самого Эллина, Пенфесилея.

‘Virgin to whom earth's strongest are corn in the sweep of thy ,

"Девственница, для которой сильнейшие мужи земли – словно  колоски под взмахом твоего серпа,

Lioness vain of thy bruit thou besiegest the paths of the battle!

Львица, напрасно в своем тщеславии, ты ступаешь тропами битвы!

Art thou not satiate yet? hast thou drunk then so little of slaughter?

Разве ты еще не насытилась? Ты еще не напилась крови?

Death has ascended thy car; he has chosen thy hand for his harvest.

Смерть взошла на твою колесницу; твою руку она избрала, чтобы собрать свой урожай.

But I have heard of thy pride and disdain, how thou scornest the Argives

Но я слышал о твоей гордости и о твоем презрении, и о том, как ты насмехаешься над Аргивянами.

And of thy fate thou complainest that ever averse to thy wishes

Ты жалуешься на свою судьбу, что вечно, против твоих желаний,

Cloisters the Phthian and matches with weaklings Penthesilea.

В стороне от битвы сидит Фтиец и сражаться со слабаками приходится Пенфесилее.

‘Not of the Ithacan boar nor the wild-cat littered in Locris

"Не итакский вепрь, не дикая кошка, что водится в Локриде,

Nor of the sleek-coat Argive wild-bulls sates me the hunting;’

Не гладкокожие аргивские дикие быки не насытят мою жажду охоты". –

So hast thou said, ‘I would bury my spear in the lion of Hellas.’

Так говорила ты, – "Я воткну свое копье в льва Эллинов".

Blind and infatuate, art thou not beautiful, bright as the lightning?

Ослепленная и потерявшая разум, разве ты не прекрасна и не светла, как молния?

Were not thy limbs made cunningly by linking sweetness to sweetness?

Разве твои члены не сотворены столь изящно, сплетая сладость со сладостью?

Is not thy laughter an arrow surprising hearts imprudent?

Разве твой смех – это не стрела, поражающая неосторожные сердца?

Charm is the seal of the gods upon woman. Distaff and girdle,

Очарование – это печать богов, дарованная женщине. Прялка и пояс,

Work of the jar at the well and the hush of our innermost chambers;

Работа с кувшином у колодца и тишина наших внутренних покоев;

These were appointed thee, but thou hast scorned them, O Titaness grasping 

Вот, что было назначено для тебя, но ты презрела все это, О Титанида,

Rather the shield and the spear. Thou, obeying thy turbulent nature,

Предпочтя щит и копье. Ты, подчиняясь своей неистовой природе,

Tramplest o'er laws that are old to the pleasure thy heart has demanded.

Преступаешь древние законы ради удовольствия, которого жаждет твое сердце.

Rather bow to the ancient Gods who are seated and constant.

Лучше склонись перед древними Богами, которые непоколебимы и постоянны.

But for thyself thou passest and what hast thou gained for the aeons

Но лишь ради самой себя ты явилась сюда и чего ты достигла за все это время,

Mingled with men in their works and depriving the age of thy beauty?

Смешиваясь с мужчинами в их трудах и растрачивая возраст своей красоты?

Fair art thou, woman, but fair with a bitter and opposite sweetness

Прекрасна ты, женщина, но горькой и извращенной сладостью,

Clanging in war and when thou matchest thy voice with the shout of assemblies.

Бряцая оружием в войне, когда ты соизмеряешь свой голос с криком военных собраний.

Not to this end was thy sweetness made and the joy of thy members,

Не ради этого была сотворена твоя сладость и радость твоих членов,

Not to this rhythm Heaven tuned its pipe in thy throat of enchantment

Не на эту мелодию Небеса настроили струны в горле твоего очарования,

Armoured like men to go warring forth and with hardness and fierceness

Чтобы, вооружившись как мужчины воевать с жестокостью и неистовством,

Mix in the strife and the hate while the varied meaning of Nature

Смешиваться в борьбе и ненависти, в то время как извращенный смысл Природы

Perishes hurt in its heart and life is emptied of music.

Гибнет мучительно в ее сердце и жизнь лишается своей музыки.

Long have I marked in your world a madness. Monarchs descending

Давно я заметил безумие в вашем мире. Цари унизились

Court the imperious mob of their slaves and their suppliant gesture

До суда властной толпы своих рабов и их умоляющие жесты,   

Shameless and venal offends the majestic tradition of ages:

Бесстыдно и продажно оскорбляют великую традицию древности:

Princes plead in the agora; spurred by the tongue of a coward,

Принцы просят (свой народ) на агоре; пришпоренные языком труса,

Heroes march to an impious war at a priestly bidding.

Герои идут на нечестивую войну по приказу жрецов.

Gold is sought by the great with the chaffering heart of the trader.

Великие ищут золота продажным сердцем торговцев.

Asia fails and the Gods are abandoning Ida for Hellas.

Дни Азии клонятся к закату и Боги покидают Иду ради Эллады.

Why must thou come here to perish, O noble and exquisite virgin,

Зачем ты явилась сюда, чтобы погибнуть, о благородная и прекрасная девственница,

Here in a cause not thine, in a quarrel remote from thy beauty,

Причина этой войны – не твоя, и эта ссора далека от твоей красоты,

Leaving a land that is lovely and far to be slain among strangers?

Зачем ты покинула землю, прекрасную и далекую ради того, чтобы погибнуть среди чужеземцев?

Girl, to thy rivers go back and thy hills where the grapes are aspirant.

Дева, возвращайся на свои реки и  холмы, где уже поспевает виноград.

Trust not a fate that indulges; for all things, Penthesilea,

Не доверяй судьбе, которая пока тебе еще потворствует; так как все вещи, Пенфесилея,

Break with excess and he is the wisest who walks by a measure.

Ломаются от переизбытка и мудрейший тот, кто живет, зная меру.

Yet, if thou wilt, thou shalt meet me today in the shock of the battle;

И все же, если ты этого желаешь, ты встретишь меня сегодня в грохоте битвы;

There will I give thee the fame thou desirest; captive in Hellas,

Там я дам тебе ту славу, которую ты так жаждешь, – быть пленницей в Элладе,

Men shall point to thee always, smiling and whispering, saying,

Где люди будут всегда показывать на тебя, смеясь и перешептываясь, говоря,

This is the woman who fought with the Greeks, overthrowing their heroes;

Вот та женщина, которая сражалась с греками, побежденная их героями;

This is the slayer of Ajax, this is the slave of Achilles.”

Это она убила Аякса, она – рабыня Ахиллеса".

Then with her musical laughter the fearless Penthesilea:

И ответила с мелодичным смехом бесстрашная Пенфесилея:

“Well do I hope that Achilles enslaved shall taste of that glory

"Я надеюсь, что это мой будущий раб Ахиллес вкусит подобную славу

Or on the Phrygian fields lie slain by the spear of a woman.”

Или ляжет на фригийских полях, сраженный копьем женщины".

But to the herald Achaian the Priamid, leader of Troya:

Но ахейскому глашатаю Приамид[62], лидер Трои так молвил:

“Rest in the halls of thy foes and ease thy fatigue and thy winters.

"Отдохни в покоях своих врагов и облегчи свою усталость и свою старость.

Herald, abide till the people have heard and reply to Achilles.

Герольд, подожди немного, пока народ не услышал эту весть и не ответил Ахиллесу.

Not as the kings of the West are Ilion's princes and archons,

Мы, принцы и архонты[63] Илиона, не как цари Запада,

Monarchs of men who drive their nations dumb to the battle.

Монархи, ведущие свои безмолвствующие народы в битву.

Not in the palace of Priam and not in the halls of the mighty

Не во дворце Приама и не в залах могущества,

Whispered councils prevail and the few dispose of the millions;

Шепчась, принимают советы свои решения и немногие распоряжаются миллионами;

But with their nation consulting, feeling the hearts of the commons

Но советуясь со своим народом, чувствуя сердца обычных людей,

Ilion's princes march to the war or give peace to their foemen.

Принцы Илиона идут на войну или даруют мир своим врагам.

Lightning departs from her kings and the thunder returns from her people

Молния уходит от его царей и громом возвращается от его народа,

Met in the ancient assembly where Ilus founded his columns

Встречаясь в древнем собрании, среди колонн, заложенных Илом,

And since her famous centuries, names that the ages remember

Многие славные века, среди имен наших предков, что правили здесь,

Leading her, Troya proclaims her decrees to obedient nations.”

Которых помнят эпохи, Троя провозглашает свои декреты покорным народам".

Ceasing he cried to the thralls of his house and they tended the Argive.

Закончив речь, он отдал приказ рабам своего дома и они взяли на себя заботу об Аргивянине.

Brought to a chamber of rest in the luminous peace of the mansion,

Приведенный в покои для отдыха, в сияющем покое дворца,

Grey he sat and endured the food and the wine of his foemen, –

Седой он сидел и терпел пищу и вино своих врагов, –

Chiding his spirit that murmured within him and gazed undelighted,

Упрекая свой ропчущий дух и взирал недовольный вокруг,

Vexed with the endless pomps of Laomedon. Far from those glories

Терзаемый безмерной пышностью Лаомедонта. Далеко от этих великолепий

Memory winged it back to a sward half-forgotten, a village

Его память на крыльях унеслась назад к полузабытому саду, деревне,

Nestling in leaves and low hills watching it crowned with the sunset.

Приютившейся в листве деревьев, среди низких холмов, увенчанных заревом заката.

So for his hour he abode in earth's palace of lordliest beauty,

Так он провел свой час в самом роскошном  и прекрасном дворце земли,

But in its caverns his heart was weary and, hurt by the splendours,

Но в тайных уголках его сердца затаилась усталость и, мучимый этими великолепиями,

Longed for Greece and the smoke-darkened roof of a cottage in Argos,

Он страстно тосковал по Греции и закопченой крыше своего домика в Аргосе,

Eyes of a woman faded and children crowding the hearthside.

По глазам уже увядшей жены и, собравшимся у очага, детям.

Joyless he rose and eastward expected the sunrise on Ida.  

Безрадостно он поднялся и обратил свой взор на восток, ожидая рассвета над Идой.

¹ though

² facest her

³ Haste

⁴ I have walked

⁵ be pressed

⁶ downfall

⁷ Loving

⁸ admiring

⁹ for the doom to swerve

¹⁰ Here, as in some other lines, Ajax is spoken of as having been slain by Penthesilea. Elsewhere in the poem we come across a living Ajax. The discrepancy is explained by the fact that in the Trojan War there were two Ajaxes, the Great and the Small. The latter, called also the Locrian, figures as alive in Ilion.

¹¹ resign

¹² Frame in, Chase in, Equal with, Double with

¹³ and

¹⁴ the Titan ransom be paid

¹⁵ aloud

¹⁶ the

¹⁷ the